История одного советского семейного фотоальбома
«Мы не спрашивали,
они не рассказывали»
Толчком для разговора с главными хранителями семейной памяти — бабушкой и мамой — стала моя острая необходимость заполнить пробелы в нарративе семейной истории. В какой-то момент я вдруг осознала, что оторвана от общего исторического контекста и отстраненно воспринимаю советский опыт. Диалог с каждой из «хранительниц» и совместный просмотр семейного альбома одновременно удовлетворили мой запрос на поиск собственной идентичности и в то же время задали мне только больше вопросов.
История одного советского семейного фотоальбома
«Мы не спрашивали,
они не рассказывали»
Толчком для разговора с главными хранителями семейной памяти — бабушкой и мамой — стала моя острая необходимость заполнить пробелы в нарративе семейной истории. В какой-то момент я вдруг осознала, что оторвана от общего исторического контекста и отстраненно воспринимаю советский опыт. Диалог с каждой из «хранительниц» и совместный просмотр семейного альбома одновременно удовлетворили мой запрос на поиск собственной идентичности и в то же время задали мне только больше вопросов.
Самой загадочной фигурой моего семейного древа стал Павел Михайлович Волынский. Его персонаж оброс различными легендами – по происхождению поляк, перебравшийся по неизвестным (то есть необсуждаемым) причинам в Россию; был до того женат, но его жена погибла от копыт лошади; хозяйский сын (Павел Михайлович), бывший и до трагического события влюблённым в Ирину Ивановну, предложил ей руку и сердце. Конец его жизни проследить невозможно – по словам бабушки и мамы, он был репрессирован. После разговора с моими информантками образ Павла Михайловича трансформировался в кого-то, кто смутно напоминает одного из персонажей «Тихого Дона» М.А. Шолохова. Те небольшие отрывки из его биографии, которые были пересказаны бабушкой, больше похожи на вымысел, которым «залатали» пробел в семейной памяти. И причина этой подмены кроется за термином «репрессированный», который вырезал Павла Михайловича из семейного контекста.

Бабушка

Миша. Михаил. Кажется, Михаил, да. У бабы Маши потом спрашивали, хоть расскажите. Наша бабушка она такая вот скрытная, она что-то ничего не рассказывала. А он… их очень много в Рязанской области тогда, очень много тогда поляков было. Очень много. Их как репрессированных что-то с Польши. Там очень много семей.

— То есть он не сам, якобы, переехал?

— Нет, как-то получилось. Сами, что ли. Или что-то. Ничего вот не знаем конкретно.

<…>

— Так получилось, что вот они их несколько семей поляков было. Очень много, говорит, как-то получилось. Вот знаешь как-то переезжают куда-то. Вот взяли и переехали зачем-то в Рязанскую область.

Павел звали, оказывается, Павел. Папу ее звали. Не Михаил, а Павел.


Мама

— Кулаки что ли?

— Получается, что как кулаки они были. И они когда-то, почему, почему они бежали из Польши, тоже не знаю, но это были гонения какие-то тоже. То есть они из Польши бежали в свое время. Тоже почему? И вот как бы приехали сюда к нам, и уже потом — ну потому что не было разговоров – я всегда считала и как бы вот понимала так, бабушка Маша мне кажется рассказывала, что его как будто в те года… он все-таки, репрессировали его.

— Но она произносила эту вот фразу или как-то?

— Ну…

— Или как-то она завуалированно это произносила?

— Ну как-то она да. Что его, вот его арестовали. Вот такое слово было.

— Не кулак? Не раскулачивали?

- Нет. Нет-нет. Что его арестовали. Сюда они приехали они же уже не были. Оттуда бежали получилось почему-то, из Польши. И здесь они не были уже кулаками, они просто хозяйство свое вели и все. Здесь они уже не были кулаками.

Мой прадед был призван на фронт в конце войны, в 44-г., на крейсер «Ворошилов». Его служба оказалась хорошо задокументированной – в семейном альбоме сохранилась фотография и самого крейсера, и снимки прадеда с сослуживцами. Но жемчужиной коллекции стала фотография Сталина — ее бабушка поместила на самый первый разворот, по соседству с крейсером. Именно с ней она пришла ко мне, когда я готовилась к сдаче экзамена по истории в 11 классе. На развороте фотографии стоит дата и подпись – «19 августа 1947 год. Сталин, Косыгин, крейсер «Ворошилов». По словам бабушки, фотографий, фиксирующих этот знаменательный момент, было несколько, но в детстве она их разрисовала, так что ценности они более не представляли, и снимки выкинули. На одной из них Сталин и мой прадед были рядом – один стоял в стройном ряду моряков, другой обходил шеренгу с приветственной речью. Фотографию хранили в картонной коробке по соседству с остальными снимками со службы прадедушки, и никак не актуализировали в семейных разговорах. Как и когда моя мама увидела эту фотографию, она не помнит, но специального знакомства с этим событием не было; как бы то ни было, фотографии она помнит, но снимок со Сталиным она прокомментировала так - «я даже на нее вообще никогда и особо даже внимания не обращала».

Бабушка

— Были фотографии вот такие, что идет Сталин, и дедушка даже стоит. И было видно. А мы маленькие были, мы их все порвали. И мама, их бы склеить нужно, а они повыкидывали. Да, ты понимаешь, как, жалко. Я даже помню зрительно — корабль и дедушка стоит.

<…>

— Вы не обращали внимание, что здесь Сталин?

— Нет.

— Нет такого у бабушки с дедушкой, гордости, что у них есть фотография Сталина?

— Нет, никогда. Я помню очень долго были папины брюки, вот это я помню, такие вот, галифе; матроска была, такие брюки, вот такие прям. Он так яблочко плясал, знаешь, как плясал. На балалайке меня учил, он там на этом играл. То есть вот это вот я помню. Брюки его прям отчётливо – вот такие вот.



Мама

— Никогда не рассказывал про службу, про войну?

— Вообще никогда, вообще никогда.

— И не было ни разу упомянуто, что он видел Сталина?

— Нет.

— А ты видела вообще эти фотографии?

— Конечно, я видела фотографии и знала, что он служил на флоте и все это знала. Но у нас не было, ну вот почему-то не было такого. Хотя я выросла у них, у нас не было такого заведено вообще никогда ничего не вспоминалось и не рассказывалось, вообще.

— А тебе не было удивительно, вот когда ты в первый раз увидела фотографии, Сталина, тебе не было удивительно, что твой дедушка [видел]?

— Честно говоря, я была уже довольно-таки взрослой. Я даже раньше, наверное, к этой фотографии особо не приглядывалась. Я вот к этим дедушкиным фотографиям, да, потому что он здесь очень красивый. Форма вот эта, вот это вот все. Ту фотографию я даже на нее вообще никогда и особо даже внимания не обращала.
Михаил Дмитриевич прошел всю Великую Отечественную войну, и на каком-то этапе попал в концлагерь. Со слов бабушки, он попал в Освенцим, дважды пытался бежать, но чудом выжил, получив увечья. И бабушка, и мама обращали мое внимание на его ногти, которые после пыток иглами были совершенно деформированы. Мое внимание привлекло утверждение, что он попал именно в Освенцим, лагерь, ставший свое рода синонимом термину «концлагерь». Мама не помнит названия концлагеря, ссылаясь все на то же «не любили говорить», но дала ценный комментарий, почему, как ей кажется, коммуникация была невозможна – поскольку эти разговоры были связаны с неприятными воспоминаниями.

Бабушка

— Дед вот, Прокуронов, в Освенциме был, он тоже много ничего не рассказывал. Он только показал ногти – вот такие иголки загоняли.

<…>

— Кто тебе рассказывал, что он в Освенциме был?

— Ну это даже немножечко когда мы были маленькие, он сам нам рассказывал.

— Он говорил, что был в Освенциме или что просто в концлагере?

— Нет-нет, именно в Освенциме. Вот этот под Польшей который лагерь.


Мама

— Вот дедушка Миша, который Прокуронов, который бабушки Маши [муж] он да.

—Вот я как раз хотела про него спросить. Вот про него что тебе рассказывали?

—Про него тоже, ну из-за того, что он был в концлагере, он это не любил рассказывать. Я только знаю точно, что он именно воевал, попал в концлагерь, и что даже вот это у него ногти были такие, потому что он вот этим пыткам подвергался. То есть у него такие ногти были, прям разрушенные. И опять же, вот совершенно минимально. Не было у нас заведено, чтобы рассказывали. То есть он больше ничего вообще про себя ничего не рассказывал.

Прокуронова Мария
Павловна
1924-2009
Волынская Елизавета Павловна
1926-2013
?-90-е
Волынская Ирина
Ивановна
? - 1965/6
?-?
1927-1992
Прошина
Евдокия
Павловна
1928-1993
Прошин
Николай
Михайлович
1958-
Скородумова
Валентина
Михайловна
1950-
Сидорова
Галина
Михайловна
1952-
Скородумов
Евгений
Николаевич
1949-2012
Сонина
Ольга
Евгеньевна
1971-
Сонин
Эдуард
Васильевич
1969-
Ламкова
Алёна
Эдуардовна
1991-
Сонина
Анастасия
Эдуардовна
1996-
Семейное древо



«Мы не спрашивали, они не рассказывали»
История одного советского семейного фотоальбома

Автор: Анастасия Сонина
Куратор: Анна Немзер


ШКОЛА ИССЛЕДОВАНИЯ И ТЕКСТА
Программа Российского фонда культуры «Гений места. Новое краеведение»

Партнеры
Фонд Фридриха Науманна
Центр цифровых гуманитарных исследований НИУ ВШЭ

Прокуронова Мария
Павловна
1924-2009
Волынская Елизавета Павловна
1926-2013
?-90-е
Волынская Ирина
Ивановна
? - 1965/6
?-?
1927-1992
Прошина
Евдокия
Павловна
1928-1993
Прошин
Николай
Михайлович
1958-
Скородумова
Валентина
Михайловна
1950-
Сидорова
Галина
Михайловна
1952-
Скородумов
Евгений
Николаевич
1949-2012
Сонина
Ольга
Евгеньевна
1971-
Сонин
Эдуард
Васильевич
1969-
Ламкова
Алёна
Эдуардовна
1991-
Сонина
Анастасия
Эдуардовна
1996-
Семейное древо
(оранжевые прямоугольники кликабельны)




Book design is the art of incorporating the content, style, format, design, and sequence of the various components of a book into a coherent whole. In the words of Jan Tschichold, "methods and rules upon which it is impossible to improve, have been developed over centuries. To produce perfect books, these rules have to be brought back to life and applied."
Front matter, or preliminaries, is the first section of a book, and is usually the smallest section in terms of the number of pages. Each page is counted, but no folio or page number is expressed, or printed, on either display pages or blank pages.
Made on
Tilda